Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

Костлявый так оглушительно хохочет, что передняя лошадь вздрагивает и прядает ушами.

Немцы умолкают и расходятся по саням. Белобрысый толкает ногой женщину, и та, не меняя положения, еле слышно чмокает губами. Но прежде чем успевают тронуться с места лошади, раздается прозрачный, чистый голос, полный горя и слез:

— Ироды проклятые, погибели на вас нету, — и Женя видит, как мальчик торопливо высвобождает руки и взмахивает вожжами, подавшись всем телом вперед, как бы отстраняясь от костлявого, тяжело упавшего в сани немца.

Повозки скрываются за выступом рощи, но долго еще разведчики молчат, как бы прислушиваясь к этому детскому скорбному стону, будто вмерзнувшему в холодный воздух и не желающему умолкать. Наконец, Женя дотрагивается до Фролова, который мертвой хваткой зажал в ладонях автомат да так и окаменел. Потом она бесшумно и стремительно соскальзывает к проводу и склоняется к трубке. Некоторое время слушает, затем просит накрыть ее плащ-палаткой и, засветив фонарик, что-то записывает.

— Пошли дальше, — говорит она, — поищем интереснее местечко.

Они углубляются в лес, полный таинственных шорохов и звуков, осторожно огибают село и снова выходят далеко позади его на дорогу.

— Ого, — радостно вскрикивает Женя, — глядите: «постоянка».

Провод постоянной линии, не доходя до села, резко поворачивает с большака на проселок и теряется меж деревьями, уходящими на юг. Разведчики углубляются по старой просеке в лес и у мохнатого куста прилаживают телефонный аппарат к «постоянке». Там, по большаку скрипят подводы, изредка проносятся автомашины и мотоциклы, топают и о чем-то говорят солдаты, а Женя не слышит ничего, кроме чужих слов, цифр, имен, внезапно ворвавшихся в телефонную трубку. Как трудно разобраться в этом хаосе начальнических кодированных шифрограмм, распоряжений, донесений. А вот и высокопоставленное начальство ворвалось на провод и, откинув все условности, беснуется и кричит на кого-то, грозя расстрелом. Карандаш Жени едва поспевает за потоком слов.

В каком-то овраге разведчики делают короткий привал.

— Ну что, много важного узнала? — шепчет Сырбаев и пускает струю дыма прямо в снег, чтобы духу от него не оставалось.

— Узнала. Много. Только потом... потом. Идемте, — торопит Женя спутников. Сейчас ею всецело владела жажда узнать возможно больше в эти часы пребывания в тылу у врага.

Но Фролов, обнажив крошечный светящийся диск циферблата, негромко, но твердо говорит Ивановой:

— Еще один провод и нужно уходить.

К исходному месту на опушке они возвращаются краем леса. Вдруг, споткнувшись обо что-то, Фролов падает, нелепо выставив вперед руки. Падают и спутники, не понимая еще происшедшего.

— Черт бы его побрал! — шипит Фролов, высвобождая из-под снега вместе с валенком нитку провода. — Приключайся, и на этом конец.

Промокшими варежками торопливо разгребают разведчики снег, вгоняют штырь заземления, пока Женя проворно, не чувствуя холода, обнажает и зачищает участок провода. Недолго остается она в полусогнутом положении с прижатой к уху трубкой. Торопливо отключившись, Женя почти бегом увлекает в сторону товарищей и с необычной для нее возбужденностью, умоляюще говорит:

— Ребятушки, миленькие мои, сейчас по линии пойдет солдат. Ей-богу, шнапс другу понесет... Сумеем взять «языка»?

— Суметь-то просто, — спокойно отзывается Фролов, озираясь по сторонам, — да уж очень место неудобное.

Они оглядываются. Снег, равнина, белая мгла. Одинокие кусты. Фролов подходит ближе к кустам и видит на них заломы.

— А, вот где твои вешки! Здесь он пойдет.

— Здесь-то здесь, да куда мы свои следы денем? — качает головой Сырбаев. Женя горестно оглядывает глубокие провалы в снегу.

— Но что-то надо придумать, ребята, он скоро будет, — шепчет девушка.

И тогда Фролов, шагнув вперед, приказывает зарыться в снег прямо на трассе провода. Вовремя: немецкий связист уже легко скользит на лыжах по снежному полю, изредка останавливаясь, чтобы лыжной палкой освободить провод из-под снега. У подозрительных мест он нагибается, проверяя надежность кабеля, что-то насвистывает. Ночь нисколько не смущает его. По всему видно: не в первый раз бежит он по этому полю, ему и в голову не приходит мысль об опасности.

Вдруг что-то заставляет его остановиться в двух-трех шагах от притаившихся в снегу разведчиков. Их сердца начинают колотиться громко, до звона в ушах. Нет, он не напрасно остановился. Уж больно подозрительно здесь наслежено. И тогда Фролов стремительно выпрыгивает из-под снега и бросается навстречу опешившему солдату. То ли от неожиданности, то ли от страха перед этим призраком, внезапно возникшим из снега, связист пытается повернуться на лыжах, вместо того чтобы стрелять в упор. Но тут со всего маху на него наваливается разведчик. Он сшибает фашиста с ног, и тот не успевает закричать, — Женя впихивает ему в рот свою варежку.

Разведчики привязывают связиста к лыжам и, словно раненого, осторожно втаскивают в рощу.

Здесь Женя склоняется над ним и, отчетливо произнося каждое слово, внушает:

— Ты будешь жить. Лежи смирно. Шуметь, звать на помощь бесполезно.

Через линию фронта решили пробираться так: впереди ползет Женя и тянет лыжи, за ней Сырбаев. Замыкает и прикрывает их Фролов.

— На случай неудачи, — говорит он, — Женя уходит одна — с ней документы, ну, а мы за себя постоим.

— Погодите, — вдруг останавливается Сырбаев. Выхватив тесак, он отрезает полу от своего маскхалата и накрывает ею пленного. — Полыхнет ракетой — некогда будет снежком его присыпать, — деловито поясняет он.

Женя неловко ползет по еле приметному следу, оставленному разведчиками несколько часов назад.

Бесшумно скользят за ней лыжи с пленным, похожим теперь на мертвеца под белым полотнищем. Бешено стучит сердце, когда ослепительно вспыхивают ракеты, свистит и бросается в лицо снегом неуемный ветер со стороны оврага, который кажется теперь заветным и спасительным.

Тянуть лыжи совсем не тяжело. По толчкам Женя чувствует, что всю их тяжесть переложил на себя ползущий за ней Сырбаев, а замыкающий — она об этом ясно догадывается — теперь уже повернулся к ним спиной. Время от времени он на мгновение замирает, смотрит, слушает, потому что миновали «ежи», и, значит, немцы снова позади...

Скоро разведчики добрались до передовых траншей, где со смешанным чувством надежды, тревоги и томления ждали их, не смыкая глаз, боевые друзья.

И вот, обработанные, проанализированные и сверенные по показаниям пленного данные телефонных разговоров, подслушанных разведчиками, лежали перед Панфиловым,

...Противник понес большие потери, наступление выдохлось.

...В день седьмого ноября будут бомбежки, артналеты, демонстрации наступления мелкими группами, не более батальона.

Но самое важное, что удалось узнать разведчикам, это то, что в середине ноября готовится новое наступление — лихорадочно подтягиваются резервы, подвозятся танки, боеприпасы, горючее.

— Ну что ж, очень хорошо... хорошо, — словно про себя говорил Панфилов, в который раз изучая разведданные. — С учетом всего этого мы и составим план боя на праздничные дни. Сведения чрезвычайно ценные для нас, — взглянул на Серебрякова генерал. — Подумать, такую опасную работу сделала простая девушка, вчерашняя студентка, и как сделала! Скромно, буднично даже. В этом и любовь к Родине, и героизм наших людей, — задумчиво сказал он.

— И в труде, и в бою — Люди, — что-то свое, радостное вспомнил начальник штаба.

— Да, вот что, Иван Иванович, всех троих сегодня, сейчас же, представить к орденам, — горячо добавил Панфилов.

4

Петр Васильевич Логвиненко сидел за столом президиума, среди делегатов Москвы, рядом с генералом. Его глаза любовно оглядывали бойцов и командиров, заполнивших зал импровизированного «театра». Два дня под руководством комиссара оборудовался этот театр в огромной колхозной риге. Зал был украшен призывами, портретами, листовками о героях боев. Призывы написаны на свежей коре деревьев, на строганых досках. Пол устлан толстым мягким ковром из сосновой хвои, пахнущим бором. Крошечные электрические лампочки ровно излучали красноватый уютный свет, отражаемый гранями штыков, залощенными кожаными планшетками.

Тихо в зале, тихо в президиуме.

— Мы привезли вам, дорогие товарищи, — говорил человек с орлиным носом и сильным звучным голосом — известный московский профессор, — скромные праздничные подарки и горячее слово благодарности от трудящихся Москвы за героическую вашу борьбу с фашистскими захватчиками. Москвичи знают — вы не пропустите врага в наш прекрасный город. Все москвичи, дорогие товарищи, с вами. Мы вместе с вами боремся против фашистов...

Профессор в волнении сел на скамью, покрытую плащ-палаткой, не спуская с рукоплещущего зала загоревшихся глаз. Улыбка озарила его смуглое суховатое лицо. Рядом с профессором неторопливо поднялся невысокий человек в стеганой ватной тужурке, и шум в зале смолк.